Орсон Кард - Говорящий от имени мертвых (Голос тех, кого нет)
Майро до сих пор стоял возле него на коленях и переводил как мог.
– Он ходил к женам, по-видимому, и они сказали сделать все, что ты попросишь. Но это не так просто, он говорил им, что – я не знаю этих слов – что-то о том, что они все умрут. Во всяком случае, что-то о смерти братьев. Посмотрите на них – они не боятся, ни один из них.
– Я не знаю, на что похож их страх, – сказал Говорящий. – Я вообще не знаю этих людей.
– Я тоже, – сказал Майро. – И все благодаря вам – за полчаса вы вызвали волнений больше, чем за все предыдущие годы.
– Я родился с таким подарком судьбы, – сказал Эндер. – Предлагаю вам сделку. Я никому не говорю о вашей Подозрительной Деятельности. А вы никому не говорите, кто я есть на самом деле.
– Все слишком легко и просто, – сказал Майро. – Я не верю этому.
Речь Лиф-итера окончилась. Он стремительно бросился к дому и скрылся внутри.
– Мы попросим древнего брата о подарке, – сказал Хьюман. – Так сказали жены.
Так они простояли, застыв от изумления, Майро обнявшись с Аундой, рядом с ними Говорящий. Они остолбенели и молча взирали на те чудеса, которые творили свиноподобные, во много превзойдя Густо и Гайду Ос Венерадос.
Свиноподобные встали кругом около старого толстого дерева. Затем один за одним начали взбираться на него, ударяя по стволу палками. Вскоре они все оказались на дереве и начали распевать и произносить странные сочетания звуков.
– Язык деревьев, – прошептала Аунда.
Через несколько мгновений дерево накренилось. Сразу же половина свиноподобных спрыгнула на землю и начала колотить по стволу палками так чтобы дерево упало на открытое пространство поляны. Оставшиеся на дереве свиноподобные исступленно застучали по дереву, их пение стало оглушающим.
Одна за другой стали отваливаться могучие ветви дерева. Свиноподобные бросились подбирать их и оттаскивать подальше от места ожидаемого падения дерева. Хьюман принес одну ветку Говорящему, тот бережно взял ее и показал Майро с Аундой. Там, где ветвь крепилась к стволу, поверхность стала абсолютно гладкой и ровной. Она не была плоской – поверхность шла под едва различимым косым углом. На ней совсем не было шероховатостей, сквозь нее не сочился сок, не было ничего, чтобы подразумевало ее насильное отделение от дерева Майро потрогал ее пальцем, она была, подобно мрамору, гладкой и холодной.
Наконец, дерево превратилось в прямой столб, голый и величественный; бледные места, где ранее росли ветви, блестели под вечерним солнцем. Пение достигло кульминации и резко оборвалось. Дерево еще более накренилось и стало медленно и грациозно падать на землю. Земля содрогнулась от грохота и силы падающего ствола, затем воцарилась мертвая тишина.
Хьюман подошел к лежащему дереву и начал поглаживать его, нежно напевая. Кора постепенно трескалась и отслаивалась от его прикосновений; трещина пошла в обе стороны, пока не достигла концов ствола. Свиноподобные подбежали к дереву и ухватились за край по всей длине трещины. Они бережно потянули на себя и сняли кору двумя большими частями. Затем так же бережно отнесли части коры в сторону.
– Вы видели, чтобы они использовали кору? – спросил Говорящий Майро.
Майро отрицательно покачал головой, он был настолько ошеломлен, что совсем не мог говорить.
К дереву подошел Эрроу, напевая нежную песню. Он начертал пальцами контуры лука на стволе дерева. Майро видел как отчетливо проявились линии контура, как собралась в складки голая поверхность ствола, расщепилась и с грохотом выстрелила. Гладкой, словно отполированный лук лежал в образовавшемся желобе ствола.
По-одному стали подходить другие свинки, они рисовали свои формы на стволе и пели. Затем отходили с дубинками, луками, стрелами, хорошо заточенными ножами и сотнями тонких длинных прутьев для плетения. Наконец, когда половина ствола была уже использована, они начали петь вместе.
Дерево разлетелось и превратилось в полдюжины длинных бревен. Дерево отдало себя без остатка.
Хьюман подошел к ближайшему бревну и встал перед ним на колени, его руки стали нежно поглаживать его. Он запрокинул голову назад и начал петь, мелодия без слов была самой печальной, которую довелось слышать Майро.
Песня длилась и длилась, ведомая лишь голосом Хьюмана; только сейчас Майро заметил, что другие свиноподобные в ожидании смотрят на него.
Наконец, Мандачува подошел к нему и мягко сказал.
– Пожалуйста, – сказал он, – будет справедливо, если ты споешь нашему брату.
– Но я не знаю как, – сказал Майро в полной растерянности и испуге.
– Он отдал свою жизнь, – сказал Мандачува, – ответив на ваш вопрос.
Ответив на МОЙ вопрос и подняв еще тысячу вопросов, думал про себя Майро. Но он подошел, встал на колени рядом с Хьюманом, обхватил пальцами холодное гладкое бревно, закинул назад голову и попытался запеть. Сначала слабый и робкий, голос не ухватил мелодию, но затем он осознал суть песни-плача, почувствовал смерть под своими пальцами, голос окреп и слился с голосами Хьюмана, который скорбел о смерти дерева и благодарил его за подарки, он обещал использовать его смерть во благо рода, во благо братьев и жен, детей, клялся, что его добро не умрет, а будет жить, служа другим.
Таким был смысл песни, в этом был смысл смерти дерева, и этот смысл проник в сердце Майро, он породил слова, слова молитвы, которые он шептал над телом Лайбо пять лет назад.
Глава 15
Речь Говорящего
Хьюман: Почему другие люди никогда не приходят к нам?
Майро: Только нам двоим позволено проходить через калитку.
Хьюман: А почему они не перелезут через изгородь?
Майро: Ты когда-нибудь прикасался к изгороди?
(Хьюман не ответил). Прикосновение к изгороди вызывает боль. Если ты попробуешь взобраться на нее, все твое тело охватит невыносимая боль.
Хьюман: Это же глупо. Разве недостаточно травы с обеих сторон изгороди?
Аунда Кванхетта Фигейро Макамби, запись диалога, 103:0:1970:1:1:5.
***
Солнце уже клонилось к горизонту, когда мэр Боскуинха поднялась по ступеням личной резиденции епископа в Соборе. Дон и донна Кристианы были уже там и выглядели весьма удрученно. Епископ Перегрино, наоборот, пребывал в полном довольстве собой, Ему всегда нравилось и льстило, когда лидеры правления и религии собирались под его крышей. Для него не имело значения, что именно Боскуинха была организатором этого посещения и настояла, чтобы оно прошло у епископа. Перегрино наслаждался чувством причастности к сильным мира сего, чувством хозяина колонии. Хотя уже к концу совещания всем стало ясно, что подлинные хозяева колонии отнюдь не они.
